Трудовая Самара

Воспоминания «Детей войны»                         
 Что я знаю о войне
                                         Об авторе:Алла Алексеевна Артамонова член Российского Союза профессиональных литераторов, член Союза писателей  «Многонациональный Санкт-Петербург», член Тольяттинского городского отделения СПР, лауреат многих литературных конкурсов. Активный член поэтических клубов  Самары и Тольятти..автор 5 поэтических сборников, соавтор более 100 книг.
                                                             
      Незадолго до начала войны наша семья проживала в  Ленинграде, на улице «3-го июля». Там был такой удивительный дом: на 1-м этаже - детский сад и магазины, на втором и выше - промышленная академия им. Сталина, где заканчивал последний курс наш папа.  В апреле курс расформировали, выдали документы с направлениями  на работу на предприятия военный промышленности разных городов, в основном тех, кто откуда прибыл на учебу...
      Теперь, когда я слышу, что «22 июня в 4 часа…»,  вспоминаю про беспокойство и тихие разговоры в нашем доме незадолго до войны. Думаю, руководство академии не зря расформировывало курс...  Так что  задолго до начала войны  слушатели академии,  да и многие из руководителей ответственных организаций знали что к чему, но, видимо, это было секретной информацией.  Так мы оказались в г. Павлоград  Днепропетровской области.   Квартиры слушателям академии в Павлограде выдали в доме ИТР сразу. Они, конечно. требовали небольшого ремонта, но это уже – квартира!
       У нас в Павлограде жили родители папы, у них мы поселились на время ремонта выделенной нам квартиры. Мы почти ежедневно приезжали с мамой и сестрой «принимать свой объект»: ремонтировали,  красили, строители  делали все очень тщательно. Квартира была готова  к заселению только через полтора месяца.
       И вот, наконец, родители решили, что, если пол промыть холодной водой 
с уксусом, то можно вселяться.  В дом, куда нам надлежало въехать, чуть ранее уже заселились папины сокурсники по Ленинграду.
   Почему-то запомнилась  на кухонном окне – небольшая бутыль с медом, он был такой манящий, а снизу уже загустевший, но очень вкусный. Это был предмет нашей с сестрой зависти – его много не давали…  (Тогда детей изводила «золотуха»).   В первый день удивительно вкусно пахло.   Застолье было праздничным, но каким-то не очень веселым. В детскую комнату доносился звон бокалов и громкие разговоры. Отужинав, соседи начали прощаться и разошлись по своим квартирам.
         А завтра была война... Под утро бомбили Киев, потом и Харьков, Днепропетровск, Павлоград.    
        ...Мужчин срочно вызвали на завод. Мама мечется по квартире, плача складывает, что может пригодиться  в бомбоубежище, не может найти ни денег, ни документов,  все где-тов нераспакованных коробках.  Кто же мог предполагать, что так начнется утро новоселья? Стекла звенят и все, что стоит на полу, на столе, подпрыгивает от разрывов снарядов.  Голос по радио объявляет «Воздушная тревога!».  Перед самой бомбежкой сестренку Женю забрала к себе тетя  Лена, она побежала за молоком для своего ребенка. Нам выскочить из квартиры нельзя, чтобы не потеряться с Женей.  Звонит телефон, удивительно,  как это  еще не прервалась связь…  Папа хочет сказать, как нам теперь быть, мама ему что-то кричит, но, похоже,  они не слышат друг друга.
       Наконец вбежала тетя Лена с Женей. Голос диктора по радио сообщал, что  бомбоубежища нужно  заполнять  обязательно  согласно  номеров домов, чтобы не было путаницы  жильцов. Вещи и продукты складывать в ведра, чтобы при случае они послужили несгораемой тарой и могли пригодиться для воды,  для приготовления пищи.
       Квартира наша была угловой, и когда  рухнул угол нашей большой комнаты, мы поняли - задерживаться в квартире уже небезопасно. Кругом битое стекло, какие-то палки, обломки свежевыкрашенных рам, разбросанные вещи.   Мы, благо, что это был 1-й этаж, с трудом перешагивая через какие-то обломки, выскочили из квартиры,  еще не предполагая, что больше сюда  никогда не вернемся.
       До бомбоубежища бежали. Мама то брала меня на руки, то поднимала падающее пальто. Ведра оттягивали ее руки. Наконец, добежали, но нас в бомбоубежиже не пустили, т к оно было не для нашего дома. Как мама ни уговаривала  дежурного, все было бесполезно. Военная дисциплина.
.     Когда  отбежали на большое расстояние, за спиной раздался страшный взрыв, мы попадали на землю,  В бомбоубежище,  куда нас не пустили, попала бомба.  Какая же это страшная сила!  На земле почему-то было много  лежащих людей, не понятно, живых или нет.     
      Наконец  добрались  к своему  бомбоубежищу, но в нем, как оказалось,  не были укреплены лестницы. Сестричка и мама прыгнули и сильно разбились,  я повредила  руку  и потеряла  сознание. Нам оказали медицинскую помощь.  Потом, когда все потихоньку нормализовалось  и люди оправились от первого страха,  детвора начала просить что-нибудь покушать, и  выяснилось, что наша бедненькая мама несла два ведра, одно с мусором, а второе – с вещами..
     Так что проблемы у нас начались сразу:  ни денег, ни документов, ни продуктов. Нас успокаивали, поддерживали,  мол, все это совсем ненадолго, и  что вот-вот этот ужас закончится.   Когда вышли после бомбежки,  от неожиданности ахнули: города не было,  его буквально сравняли с землей!  Догорало то, что еще как-то уцелело. Языки пламени плясали на обломках домов и строений. Сплошной дым.  Женщины плакали, некоторые  просто голосили.
       Потом подъехали  машины и началась отправка людей. Куда, на сколько нас  увозят, никто не говорил.  Нас погрузили в товарные вагоны буквально «как сельдей в бочке».  Дети не кричали, не играли, не плакали, им, видимо, передалось тревожное состояние взрослых.
    Пока ехали по Украине, налеты были довольно частыми.  Поезд резко останавливался,  все  бежали прятаться в посадки, в кукурузу.  Старые люди, крестясь, оставались на местах, им бежать быль тяжело: «Может, Бог милует».
    После налетов всех пересчитывали и отмечали в списках.  Грузили раненых, прикрывая чем можно, оставляли убитых. Если узнавали, что поезд задержится надолго, успевали  похоронить погибших, благо воронок, ям  было предостаточно...  Мест в вагонах становилось все больше. Переезжая  Днепр, видели: он был совершенно красным от всполохов пожаров.
    Миновав Украину, стояли подолгу, то ждали встречных поездов, то набирали воду, часто проходила сортировка раненых и здоровых, чтобы их оставлять для лечения в проезжаемых  городах.  В дороге наша мама  заболела  малярией.  Врачи настаивали снять ее с поезда. Но нас-то тогда куда?
    Удивительно то, что  люди, попав в такую сложную ситуацию, были очень доброжелательны,  выручали друг друга, кто чем мог.  Нас угощали и
подкармливали. Так что до организации кухни мы продержались, но были постоянной заботой Фёдора  Именовича  Кузьменко - начальника нашего поезда.  Помню, как  он поздравил мою сестричку Женю 7 июля с днем рождения. Подарил ей стакан чая с малиновым вареньем и батон с изюмом… До сего времени, беря в магазине батон с изюмом, почти обливаю его слезами…
     Длился наш рейс  очень долго.  Беда за дорогу многих сдружила, и люди общались, как родные. Эти отношения поддерживались и потом. Расставаясь, обменивались, кто мог, адресами,  чтобы можно было потом связаться. 
      Только в середине пути стало известно, что везут нас на Урал. Некоторые  представляли,  что там кругом тайга и не исключено даже бродят медведи.  Приехали на свое новое жительство в середине  сентября. Седой Урал  встретил холодно, кое-где уже лежал снег. Нас встречали в основном женщины, дети и старики. Народу на перроне было много.  
    Мы выходили, кутаясь в самые различные одежды, а некоторые едва прикрытые, в легких платьицах, местных повергло в шок.  Женщины начали быстро развязывать свои платки, снимать  теплые верхние кофты, под которыми были еще какие-то стеганые вещи. Старики снимали фуфайки, свитера, пиджаки. Встретили нас, беженцев, радушно, с сочувствием.
    Но все ствло гораздо хуже, когда повели устраивать по домам.  Местные жители боялись, что мы, подселившись, останемся навсегда.                                               Вначале  всем предлагали давно оставленные землянки. Состояние их было очень плохое: обсыпающиеся стены, земляные полы, сваливающиеся
балки и битые окна, в которые видна только земля. Мы их пересмотрели множество. Выглядели они, к сожалению,  почти все одинаково.
      В землянке, куда нас особенно агитировали заселиться, (было видно, как разводящий уже и сам валился с ног), стояла ржавая железная кровать, сбитый из досок стол, а на нем - крысы. Мама даже вскрикнула,  испугавшись, и выбежала. После нескольких просмотров нас, утомленных, замерзших  и голодных, повели в дом, где жила семья фронтовика, если, конечно,  она еще согласится нас принять.
      Катя, так звали хозяйку, вначале долго упиралась, но потом дала согласие. Потом тетя Катя с мамой очень подружились, вместе ждали вестей с фронта, известий «От Советского информбюро», благо, в доме  в углу висела большая черная «тарелка» - радио. Забегая вперед, скажу, что дружба с их семьей у нас сохранилась надолго, даже когда мы потомжили в городе. Эта семья нас очень поддержала и вместе с ними мы переживали обрушившуюся на нас беду. У тети Кати были два сына-подростка, чуть старше нас,  с которыми нам теперь предстояло общаться.                       
        Мама часто болела, но, тем не менее,  как могла, зарабатывала на хлеб, где-то чем-то помогала, неудобно же было сидеть у Кати нахлебниками.  А тем временем дело шло к зиме. О папе никаких известий, всех знакомых и незнакомых опрашивали, есть ли какие известия об эвакуации военных предприятий с Украины. Местные жители и эвакуированные  несли нам всякие теплые вещички и на зиму, и на весну, из которых их дети выросли, старые шубейки и пальто, кое-что даже впрок.
Маме принесли черную фуфайку, она была много теплее, чем ее летнее пальто. Мудро решила: надо - будет одеяло, в случае надобности - пальто.
        Старичку-соседу помогли перебрать овощи в погребе. Наработали два ведра картошки и по ведру свеклы и моркови, в придачу за хорошую работу нам подарили еще и небольшую косу из лука.  Мама была просто счастлива, от радости даже слезы проступали. А еще нам дед Кузя налил небольшой глечик молока.
        В тоске и тревоге встретили новый 1942 г. Зима была очень суровой.
Чаще сидели дома.  Любимое наше место было на кухне: там после готовки какое-то время было тепло, а в комнатах воздух остывал очень быстро.. Мама и Катя,  конечно, выходили по делам, однажды даже где-то заработали замороженный таз молока и большой кусок сала.
У Жени был учебный возраст, но она не училась, не было нормальной одежды и обуви, а школа была  далеко.   В одном классе дети были самых разных возрастов. Похоже, школа не для приобретения новых знаний, а возможность не забыть то, что когда-то учили.
    Но у нас  была надежда, что вот-вот появится папа, и мы сразу  уедем. Так в вопросах и догадках, нужде и неведенье, дожили до весны. В один  солнечный сухой весенний день, когда уже было тепло, но ещё не было больших луж, мы с сестричкой и соседскими мальчиками вышли на улицу.
Бегали, играли в догонялки, спотыкаясь в большой одежде и обуви, перекидывали какой-то сплющенный от прокола резиновый мяч, и вдруг вдали, на пригорке, показались четверо военных. В портупеях, с полевыми сумками. Одинаковые, как  оловянные солдатики.
      Я стала внимательно всматриваться. Как во втором слева узнала папу,  до сих пор не могу объяснить. Я бежала до этого пригорка  со всех ног.  Женя сначала  крикнула мне, что я обозналась, пытаясь меня остановить, но это было  уже совершенно невозможно.   Женя  не  сразу поняла, что произошло, но когда папа схватил меня на руки, прижал к себе, сестричка  бросилась в дом с криком: «Мамочка, папа приехал!». Разве можно передать реакцию мамы!  Когда мы с папой подходили к дому,  мамочка  в одном домашнем платье бросилась ему на шею, плакала, радовалась и говорила, и все это происходило одновременно. Зря мы так беспокоились, думая, что ни папа, ни мы не знали, кто где…  Оказывается, кому-то было известно, куда расселили эвакуированных. Трое военных, которые шли с папой,  не стали проходить в дом, очень  спешили к своим семьям.
      Удивительно, папа даже привезподарки: по толстенному трехцветному карандашу нам с Женей и по блокноту с белой бумагой. Самое  неожиданное,
что он еще выложил - целлулоидную линейку красивого нежно- голубого цвета.   Как нам потом объяснил, это офицерская линейка, на которой  вырублены самолетики, машины, дома и парашюты. Вверху был целый ряд цифр от единицы до нуля, а внизу, на зигзагообразной  стороне - все буквы русского алфавита. Как  хотелось похвастаться этим чудом перед мальчиками тети Кати, но мы с сестрой мужественно усидели.
      Карандаш нас, правда,  несколько расстроил:  он даже подточенный довольно тонко, не входил в разрезы цифр и букв, а самолетики и все остальные фигурки делались  намного  мельче.
       Мама сразу стала накрывать на стол, что нашлось в доме. Пригласила Катю и наших знакомых мальчиков. Катя  пришла не с пустыми руками. Папа нашел, что нам повезло с такими хорошими людьми, с кем нас породнила война.  Мальчикам папа вручил по тоненькому незаточенному карандашу: с одной стороны синий, с другой – красный. И по небольшому блокнотику с алфавитом. Вот радости было!  Разошлись очень быстро, тетя Катя скомандовала мальчикам, чтобы не засиживались, понимая, как нам важна эта встреча.  Было о чем поговорить, рассказать, что пережили за время долгой разлуки.
      Папа спросил нас, как мы тут без него жили, каковы наши мечты и планы, чего бы хотелось теперь, когда мы уже вместе. Наши ответы его очень удивили и расстроили: Женя сказала, что она мечтает выучиться и работать банщицей, а я, что хочу работать уборщицей, но обязательно в хлебном магазине.  И мы тогда  сможем покупать хлеба больше и без очереди.  Мама, услышав наши ответы, тоже очень удивилась и, вздохнув, переглянулась с папой.  Вот такими были мечты и желания детей военного времени. Это, конечно, папе сказало о многом.
        На другой день он с двумя военными выехали в Челябинск. Вернулись только поздно вечером, а в воскресенье мы, собрав свои пожитки,  прощались с тетей Катей, ее гостеприимным домом, мальчиками и знакомыми соседями, которые очень быстро узнали о нашем отъезде и вышли из своих домов, когда за нами подъехала машина.  
      Нам дали комнату в коммунальной квартире, где  жили  три семьи, наша комната была самая большая, около 18 кв м. Как мы были счастливы!  Папа приехал, наконец-то, мы все вместе! Он работал под Челябинском. Их утром увозили, а вечером привозили. Нам быстро установили телефон, общались по нему в основном, мы с сестрой, сообщал, к примеру, что остаются на заводе, домой сегодня не приедут. Случаев неприездов домой было очень много. Работали  порой целыми сутками.
У нас с сестрой, так как у нас был телефон,  была важная обязанность  сообщать  семьям папиных сослуживцев, что они задерживаются или не  приедут сегодня вообще. Относились мы к  этому очень серьезно, не подвели и не забыли выполнить порученное ни разу…
       Женщины на такую загруженность реагировали плохо, тревожились. Но  мама, как жена ответственного лица,  успокаивала самых нервных: «Война, милые, дольше ждали, подождем, раз так нужно!»
       Это и нас с сестричкой заставило задуматься, а что же выпускают на заводе,   ведь тут не стреляют, не бомбят!? Мы как-то спросили об этом папу. Ответ для нас был неожиданным: «Мы, девочки, выпускаем пуговицы! Вы же понимаете, на фронте очень много солдат, офицеров, обмундирования. Все по-военному должны быть аккуратно застегнуты, а как быть, если не хватает пуговиц?  Непорядок! Вот и приходится работать в несколько смен. Представьте, сколько пуговиц на одежде  у одного солдата! А если целая армия?»
       Вначале мы  легкомысленно поверили, какая это важная работа для фронта, для победы. И даже были довольны ответом. Понимание пришло, конечно,  много позже.
   Потом мы учились, ходили в школу.  Каждому первокласснику выдавали  шарф и варежки,  видимо, связанные работницами - надомницами и обязательно бóльшего размера черные грубые ботинки. Мы на своих тоненьких ножках в них смотрелись  нелепо,  наверное, были похожи на мух, которые влипли в смолу, но  мама была довольна, что не промокают ноги и можно надеть не одни носки.  Нашими школьными принадлежности были почему-то: химический карандаш, шелестящая бумага яркого красного цвета, на которой чернилами писать было нельзя, очень растекались чернила, а все в школе ее называли почему-то патронной.
Мы ее линовали, но это надо было только видеть, как.  У кого линия от линии  находилась через 2 см, у кого вообще линии шли по диагонали листа,  Но писали, стараясь придерживаться своей линовки. Письменные работы были просто ужасны.  Школьники выступали в госпиталях, которые располагались, как правило, на верхних этажах больших школ. За  слепых, тяжело раненных и безруких солдат  писали  письма домой их родным.
       Никогда не забуду слезы и крик молоденького солдата, который умолял девочку- старшеклассницу написать его невесте от имени друга, что он убит - «погиб смертью храбрых». Он называл себя Леха.  Этот мальчик, молодой солдат,  был практически четвертованным:  не было ни рук, ни ног. А ему было всего 19 лет. Провоевал менее полугода. Держа связку гранат подорвался  и получил такое страшное увечье. Длма ждали мама, два брата, а папа их погиб на фронте. Когда наша мама узнала об этом пареньке, она  была в ужасе от его трагедии, специально пришла к нему и, как могла, уговаривала не посылать домой такого страшного  письма, а написать
чистую правду, что с ним произошло. Она убеждала солдатика, что дома его ждут родные, сколько горя и надежд, сколько бессонных ночей… Тут  уже не себя щадить надо, а хотя бы их, бедных. Вначале Леха был неумолим, но потом отдался на волю судьбы.
           Когда мама поехала в госпиталь в очередной раз, приготовила  кисель и какие-то удивительно вкусные пирожки, Лехи в госпитале уже не было. За ним приехала мама и двоюродная сестричка. Часто потом мы вспоминали этого мальчика, как у него сложилась жизнь? Мама часто говорила о нем, как о родном, какую тяжелую жизнь уготовила ему эта ненавистная  война...
        Этот рассказ произвел на папу большое впечатление, он видел таких молодых солдат, а были даже и младше  возрастом, которые  давали план заводской продукции, чтобы помочь выжить братьям, сестрам, помочь семье. Почти все  эти ребята не имели отцов, те или погибли, или воевали. Их было очень жаль, что они стоят за станками, часто – полуголодными, ведь получив свою  положенную порцию хлеба, пацпны старались принести ее домой, где ждут братья или сестры. 
,                                … Ему бы в горелки гонять,
                                 Читать бы любовные книжки,
                                 А он без еды у станка,
                                 Смышленый уральский парнишка.
                                  
                                  А были и младше его,
                                 Они  ведь отцов заменяли,
                                 Про книги забыли давно,
                                 Ребята... победу ковали.
 
                                 ... И выдал он план на-гора,
                                  Чуть руку свою не сгубил.
                                  С краюхой заснул у станка.
                                  Такая суровая быль...
         
        Однажды папа принёс с завода интересную новость: семьям выдадут материал для постельного белья, который не принял какой-то ГОСТ. Нам  понравилось известие, а вот на ГОСТа мы сразу даже рассердились.  Недели через три папа  получил талон и мы с мамой поехали на какой-то склад. Материал – перкаль, был почти желтого цвета, полупрозрачный, шелестел, как  пергаментная бумага. На складе сказали, что его нужно варить 2-3 часа. Тогда этот шелестящий слой, чем пропитана ткань,  от температуры свернется,  вода станет мутной, как молоко, и получится, в результате, приятный белый материал, очень похожий на батист. Сделала все  так, как было рекомендовано,  накроили  три простыни и мама, видя, как хорошо выглядит ткань в отглаженном виде, выкроила нам с сестричкой еще и по кофточке. Мы долго щеголяли в них,  пока не выросли из своих размеров.
        А еще нам выдавали на 4 семьи один парашют. Хозяйки аккуратно срезали все шнуры, какие-то кругленькие красивые петли из блестящего металла, ремни. Крутили-крутили парашют, а раскроить его никак не могли, тем более, не хотелось обидеть, то бишь, обмерить  какую-нибудь семью. Сколько на нем было сборок и каких-то немыслимых складочек! 
Ткань белого цвета, плотная, шелковистая. К нему на складе выдавали по
3 пакета анилиновых красителей, синий, красный и зеленый. Предупредили, что желтого цвета нет, но, если будет нужен, то его можно получить, прокипятив ткань час-полтора  с акрихиновыми таблетками. Вот такая была отработанная технология.                      
         Папа, видя проблемы женщин, помог им советом. Предложил не маяться с раскроем, а распороть весь парашют по швам, а потом уже делить каждую деталь на 4 равных части. И тогда раскроили все очень быстро.         Мамы,  перекрасив ткань согласно инструкции, накроили и кофточек, и юбочек, ах, как же хорошо  смотрелся этот материал в изделиях!                                                         
Вообще материал напоминал шелковый репс или часучу, которая шла на белые офицерские кители. Материал совершенно не мялся. Надо сказать, красился материал так замечательно, как будто он таким всегда и был, ни оттенков, ни непрокрашенностей на нем не было. Мама один белый кусок красить не стала, чтобы нашить  нам белых воротничков. Мы были такими нарядными  в этих обновках…
      Потом получили вторую комнату прямо в нашей квартире. Папа пропадал на заводе, худой, всегда озабоченный какими-то «планами  производства», выходных его мы не видели. Часто к нам приходили его знакомые
мужчины, они закрывались в комнате и решали там какие-то важные вопросы. Мама была рада и этому. Пусть лучше совещаются дома, в противном случае опять бы торчали на заводе голодные, а тут была возможность их  покормить,  ведь они от работы чуть ни валились с ног. 
           В нашем, совершенно сухопутном городе, было много моряков. Мы думали, что они просто облюбовали наш завод, но разъяснилось  для нас все только тогда, когда наших родителей уже в живых не было. Может быть поэтому я навсегда сохранила симпатию к военным в морской  форме. Это идет из моего детства, все связано с памятью о наших родителях.
          На одном из таких домашних «заседаний», послушав, как они порою хотят на заводе выпить горячего чайку, мама подняла всех руководителей «на ноги» и пробила то, что под ее ответственность разрешили в авральные дни доставлять к проходной чай и  скромную выпечку. Появилась  отличная   возможность поддержать и подкормить наших любимых тружеников.
Женщины, объединившись на какой-нибудь квартире, пекли и жарили какие-то пончики из сероватой муки, а иной раз  даже пирожки с какой-либо самой незатейливой  начинкой, щавелем, морковью, капустой. Затем заводская  столовая  подхватила эту инициативу. Мама была счастлива, что наших тружеников кормят, а то их уже  чуть «ветром не сдувало».
        Дедушка, приехав  к нам в 1943 г. расстроил:  документы на Украине сгорели.  Архивы уничтожены полностью. Так что поездка на Украину должна была  состояться в обязательном порядке, а когда…. Это пока было неизвестно.
        Навсегда запомнила счастливый день 9 мая 1945 г. Не знаю, в каких городах как праздновали день Победы, а у нас была почти сразу организована демонстрация. Урал, как всегда, не обошелся без сюрпризов. Ночью выпал снег. Но что творилось на улицах,  в колоннах,  у клуба, заводоуправления, это надо было только видеть!
        Люди  достали из чемоданов и шкафов все самое лучшее, самое нарядное, что у кого уцелело.  Некоторые девушки, не реагируя на снег, вышли в туфельках, многие без головных уборов, а дороги уже развезло.        Гремел оркестр, люди плясали, плакали и пели. Повсюду слышались возгласы  «Победа! Ура! Победа!» .  Некоторые шутили, что такой крик, наверное, слышен даже  в Берлине. Стоит солидная пара в светлых габардиновых пальто, а перед ними  выбивают чечетку под гармонь группа военпредов, молодых девчонок, каких-то бабушек, не глядя на лужи, снег, на бензиновые пятна на шоссе. «Победа!» и ничего больше не видеть, не слышать они не хотели!                          
А кто-то, почти рядом, так голосил, что мороз шел по коже.  И все это в памяти так свежо, как будто это было вчера.
      Много позже в своей поэме «Военное детство» я об этом напишу:
                                 
                                 «И длился праздник без конца,
                                 Забыты ожиданья, беды,
                                 Повсюду возгласы:
                                 «Ура! Дожили! Господи, Победа!»
          
      Для нашей семьи этот праздник был тоже «со слезами на глазах». У мамы старший брат пришел с фронта весь израненный, больной, вскоре умер. Младший - Александр, пропал без вести в самый первый день войны.
У папы в 1942 г. на Украине погибла  мама, из четырех братьев папы, один –
погиб в августе 1941 г. Самый младший брат, а ему  было всего 22 года, приехал к нам, худой, больной, в сопровождении  медбрата. Комиссовали  по болезни. Его друзья-солдаты, которым мы написали, что Иван умер, потом «рассказали»,  что с ними произошло, о чем сам Иван рассказывать не стал, как мы его ни просили. Вместе со своим отрядом  переходили речушку вброд, в декабре, чтобы спасти наш штаб. Морозы были не такие уж сильные. Лед тонким.
       Выбрали проход откуда немцы нападения не ожидали. Штаб спасли, часть немцев уничтожили. У наших бойцов все обмундирование под утро стало от мороза колом… Заболели все,  умирали от воспаления легких, от горячки,  один за другим.    
       Почти все наши двоюродные братья и сестры росли без отцов, а бедные мамы, чтобы как-то прокормить детей, трудились по 12-16 часов в сутки, не щадя своего здоровья ради Победы.  Как заклинание, в конце короткой или долгой встречи, беседы, в праздники и будни, произносили одну-единственную фразу: «Главное - чтоб не было войны!». Этот ужас не давал спокойно жить и спать.  Сколько раз мы слышали страшные вскрикивания ночью то дедушки, то мамы, то сестры.  Так было не только в нашей семье, об этом говорили многие наши знакомые.
    Вообще о войне в нашем доме говорили много. Отмечали все даты погибших, умерших в госпиталях от ран.
       В 1947 г. нам выделили отдельную 2-х комнатную квартиру. Нашей радости не было предела. А папа вдруг почему-то замолчал и про квартиру уже не говорил.  И вот как-то напрямую  спросила о дате нашего переезда. И тогда папа,  потерев руки, как виноватый, произнес: «Ты знаешь, Любочка, (вообще маму звали Анастасия, но он так ее любовно называл), я квартиру уступил работнице, Вере Егоровой, вдове,  матери четырех детей. Понимаешь, у нее же нет жилья, живет в полуразвалившемся бараке без всяких  удобств, а у нас есть, целых 2 комнаты, да еще с такими чудесными соседями. Не сердись, но я не смог бы жить в той квартире, меня бы совесть заела».
Для папы его честь, совесть, забота о людях, всегда были на первом месте.        Он прошел по служебной лестнице путь от начальника цеха до  секретаря обкома химической промышленности. Награжден Орденом «Знак почета» и многими медалями.
       В свою 2-комнатную квартиру мы въехали только в 1949 г., в том же доме,  где мы и жили, только в другой подъезд.  Не нужно было  менять школу, все спокойно перенесли в соседний подъезд и зажили новоселами. Кстати сказать, в ордере на эту квартиру было так интересно написано: «Квартира,  № дома и № квартиры, улица такая-то,                                                               выделена, Ф.И.О. в пожизненное пользование за долголетнюю и безупречную работу на предприятиях химической промышленности». Мы очень гордились этим ордером.
       Почти сразу после оборудования квартиры, папа выехал в Павлоград,  чтобы восстановить  наши документы. Самое сложное в этом было, что нужно все подтверждать двумя свидетелями, а найдешь ли их?  Но все сложилось.  Удалось найти еще  уцелевших дальних родственников по маминой линии. Но город  был еще разрушенным, мысль о возвращении пришлось оставить. Но в \той квартире, к сожалению,  прожили всего 4 года.
      Мама очень много болела, часто лежала в больницах. Когда она последний раз лежала в областной больнице Челябинска, врачи, при  выписке,  подготовили папу, что ей осталось жить может, месяц, может, полгода…  Он  за три  дня буквально «сгорел», как будто болел годы, начал курить, незаметно  хватался за сердце  и я не раз даже видела его слезы, хотя он старательно отворачивался от меня.
      Наша Женя училась в другом городе в пединституте,  уехать  после каникул должна была 8 февраля 1953 г. А папа умер накануне отъезда - 7 февраля.   До сих пор не понимаю, как мама с таким диагнозом  поднялась, и простояла почти сутки у гроба.  Больше она не поднялась, прожив менее 10 месяцев. Мы остались две девчонки в разных городах, без родных, без денег,  без родителей.
      Все, что произошло в нашей семье, это, конечно, натворила война.
     В память  наших дорогих родителей, родственников, всех пропавших без вести и погибших на фронтах людей, тех, которые знают кошмары и трудности военных лет,  мне хочется закончить это дорогое, тяжелое для меня повествование о своей семье, стихотворением-девизом  о тяжелой военной  и послевоенной поре,
                 
                                        «Главное - чтоб не было войны!»
                                            Непростое было наше детство,
                  Нам бомбежки приходили в сны
                  И твердили люди по соседству:
                  - Главное, чтоб не было войны! 
               
                  И не доучились, не доели,
                  Ведь забот хватало у страны,
                  Но мы молча все перетерпели,
                  - Главное, чтоб не было войны!
 
                  Одевались скромно, очень бедно,
                  Взрослые, девчата, пацаны
                  Худощавы были все и бледны
                  - Главное, чтоб не было войны!
 
                  А когда домой пришли с победой
                  Из боев знакомые, сыны,
                  Тосты поднимали за обедом,
                  - Главное, чтоб не было войны!
 
                 По сей день, хотя уже и седы,
                 И мудры, и опытом сильны,
                 Говорим всегда в конце беседы:               
                 - Главное, чтоб не было войны!